13.02.2024

Алексей Макаркин: «История с поездкой в Россию Такера Карсона напоминает о том, что с американскими изоляционистами стремилась выстроить отношения еще Советская Россия»

Современная Россия отличается от Советской подчеркнутым уважением к православию и российским государям (даже Геннадий Зюганов положительно отозвался об Александре III – Ленин был бы от этого в ужасе). Соответственно, предпочтительные для нее партнеры на Западе – это не левые, а традиционалисты, консервативные антиглобалисты, противники однополых браков и современной культуры. В общем, те, кого в СССР называли «реакционерами».

Но интересно, что уже в 1960-е годы общение с немалой частью западных левых стало изрядно напрягать советскую бюрократию, которая по своей стилистике становилась все более консервативной. И дело было не только в еврокоммунизме и в уходе старой коминтерновской гвардии, привыкшей беспрекословно слушаться Москву. Образцом в искусстве со школьных времен для советской бюрократии были художники-реалисты, Репин-Суриков-Шишкин. Соответственно, она знала, что Пикассо – это прогрессивный художник, но внутренне не принимала художественных поисков ХХ века, «модернизьма-абстракционизьма»). Хрущев в Манеже прямо и искренне сказал то, о чем думали многие его коллеги.

Так что после распада СССР сближение с традиционалистами опиралось на определенную культурную основу – к которой добавились и «постсоветское» подчеркнутое уважение к религии, и обращенность к истории, и ориентация на привычную норму в морально-нравственной сфере.

Но в современной России мало известно то, что еще в 1920-е годы СССР в своей американской политике играл на трех досках. Во-первых, были отношения с коммунистами по линии Коминтерна. Во-вторых, связи с куда более влиятельной «прогрессивной общественностью», симпатизировавшей советскому опыту (некоторые из ее представителей в 1930-е годы примыкали к компартии, но большинство тяготилось догматизмом и дисциплиной – см. фильм «Оппенгеймер»).

Но на третьей доске была политика в отношении республиканцев-изоляционистов, выступавших против вмешательства США в европейские дела. Изоляционисты сорвали ратификацию американским сенатом Версальского договора и вступления в Лигу Наций, исходя из того, что страна не должна брать на себя столь масштабные международные обязательства. Они же были противниками поддержки белого движения в России, исходя из того, что русские должны сами разобраться со своими внутренними проблемами, а правительство США не может дополнительно обременять налогоплательщиков.

При этом изоляционисты идеологически не принимали коммунизм, так что союзнических отношений с большевиками у них, разумеется, быть не могло. Но главным советским месседжем в отношении изоляционистов было то, что Советская Россия (а потом СССР) – это нормальная страна, которая не вмешивается в американские дела и готова на взаимовыгодной основе к развитию торговых отношений. Раз она хочет строить у себя (но не в Америке) социализм – пусть строит. К СССР позитивно относился один из лидеров изоляционистов, председатель сенатского комитета по иностранным делам, республиканец Уильям Бора.

Занятно, что Бора получил общеамериканскую известность как прокурор по делу профсоюзного лидера Уильяма «Большого Билла» Хейвуда, обвиненного в соучастии в убийстве губернатора Айдахо. Оправданный судом Хейвуд умер в эмиграции в Москве и похоронен в Кремлевской стене. А Бора тем временем выступал за установление с СССР дипломатических отношений, чтобы было удобнее торговать.

Можно назвать конкретную дату, когда изоляционисты стали неприемлемы для СССР – 22 июня 1941 года, когда изоляционизм стал препятствием для военно-технической поддержки Советского Союза. Но прагматичный опыт остался. Теперь же у России и нынешних американских изоляционистов куда больше точек для соприкосновения – для них опасным леворадикалом представляется Джо Байден, а Владимир Путин выглядит христианским лидером, защищающим традиционные ценности.

Алексей Макаркин — первый вице-президент Центра политических технологий

Версия для печати